Консерватория, газета, католическая киностудия, агентство недвижимости, дайвинг, тропический остров, суд, Сибирь. Может, в консерватории что-то подправить?
Это все у нас с мужем на двоих. Мы поступили в консерваторию в одной стране, когда "музыковед" - это звучало гордо, а закончили ее в другой - когда трудно было придумать более бесполезное образование. И все-таки мы ни о чем не жалеем - было весело:))
Перестройка. Разруха в стране и в общаге. В секционной умывалке засорены раковины - все до одной.
Стираю на кухне, втиснув пластмассовый тазик в мойку.
Открывается соседская дверь, и на кухне появляется вокалист Виталик. Он в коротком купальном халате, из-под которого торчат тонкие белые ножки. Идет медленно и осторожно, потому что на вытянутой руке несет к плите на ноже кусочек дефицитного масла, чтобы бросить на сковородку. Масло подтаявшее.
«Донесет, не донесет?» - я даже перестаю стирать.
Виталик черноглазый, черноволосый, симпатичный и очень, очень женственный. Даже манерный. Он обладает высоким и звонким тенором. Недавно женился на контральто – плотной скандальной бабе намного старше себя. Наташа поет неплохо, но разговаривает хриплым громким басом и много матерится.
Ее мужественность органично дополняет его женственность.
Виталик было почти достигает плиты, но тут масло соскальзывает с ножа и плюхается на грязный пол… Обидно.
Виталик становится в третью позицию, принимает позу примерно Хосе над зарезанной Кармен из последнего акта, воздевает руки кверху и выразительно пропевает - с хорошей опорой на диафрагму:
- А-ах- йо-об-тво-о-ю-ма-а-а-ать!..
Потом вдруг соображает, что он на кухне не один, и с теми же воздетыми же руками разворачивает свой корпус к раковине:
- Ты… принимаешь это близко к сердцу? – декламирует он.
Я плачу от смеха, рухнув в таз.
* * *
Через много лет я снова увидела его на концерте мужского православного хора «Сибирские певчие» при Покровском соборе. Виталик присутствовал в качестве солиста, а я – корреспондента газеты «Семь дней в Новосибирске».
В этом же коллективе работал тенор, с которым Виталик сошелся еще в общаге после развода с Наташей, и с которым они громко любили друг друга – да так, что в курсе были все соседи по секции.
Я пришла не одна, а с Лерой, коллегой по газете и бывшей сокурсницей по консерватории.
И теперь мы слушали акафисты и знаменные распевы, наполнявшие зал Краеведческого музея набожностью и религиозным пафосом.
«Все так благопристойно, но о чем написать?» - размышляю я.
На передний план выходит Виталик, становится в третью позицию, воздевает руки к небу и…
Я начинаю истерически хохотать.
- Ты чего? – шепчет Лера. Я машу рукой.
- Укр-р-р-епи, Бо-о-о-же-е, пр-р-авосла-авную нашу ве-е-е-ру-у-у! – солирует Виталик на хорошей опоре, а я плачу.
- Что ты нашла там смешного?– спрашивает Лера после концерта. – Такой серьезный концерт!
- Понимаешь, мне вдруг показалось, что он сейчас споет «Ах, е… твою мать!»
Платье было темно-синим, почти черным, облегающим, из тонкой шерсти, с белой аппликацией в виде листочка. Фасон отличался благородной простотой - вырез под горлышко, длина макси, косая оборка "гаде". В таком - и в пир, и в мир. Одним словом, югославское! Шел девяностый год, если что. Перестройка еще не грянула, и в новосибирские магазины еще изредка завозили импорт. Для нас, молодой семьи студентов-музыковедов, платье стоило дороговато, но мы с Сашей не могли упустить такой шанс и не выложить ради него все, что имели на тот момент. Оно стало моим первым приличным платьем, в котором я почувствовала себя человеком и женщиной.
*** Надо же было такому случиться, что нарядившись в это пресловутое платье, я опоздала на лекцию по политэкономии. "Политэкономию пережил - считай, что консу закончил", - говорили нам старшекурсники. Этот предмет вела очень странная дама лет пятидесяти по имени, ни больше, ни меньше, Изида Федоровна. Сдать было или очень легко, или невозможно. Случалось, талантливые музыканты вылетали из консы, не поладив с Изидой. Хотя большинство преодолевало этот рубеж без экзамена, это было не так просто.
Из уст в уста, от старших к новым поколениям передавался секрет, как сдать политэкономию. О том, чтобы выучить политэкономию, даже речи не шло - это все равно, что найти черную кошку в темной комнате, зная, что ее там нет... Зато у педагога есть свои маленькие слабости. Изида Федоровна обожала бриллианты. Согласно местным мифам, их у нее в наличии было двадцать восемь, и приобретены они были для заграничных приемов, - супруг-то нашей Изиды был каким-то партийным выездным чиновником.
Говорят, на западе бриллианты принято надевать только после пяти часов вечера. Но Изиде закон не писан: тетка носила все свои бриллианты, не снимая. На занятиях она специально укладывала кисти рук на край стола, чтобы студенты смогли как следует разглядеть дорогие перстни. Облезший лак и темные полоски под ногтями подчеркивали правильное рабоче-крестьянское происхождение хозяйки бриллиантов. Близость к почве лишала Изиду всяческой элегантности. Модная и стильная одежда на ее бесформенной расплывшейся фигуре выглядела карикатурно. Например, изысканный костюм "шанель". Как назло, заведующая кафедрой марксизма, ярая поклонница аэробики, как-то пришла на работу в абсолютно таком же! Увы, сравнение было не в пользу Изиды. Зато у заведующей не было бриллиантов.
Бриллианты - вот пропуск в сердце Изиды. Студентки в бриллиантовых серьгах экзамена даже не сдавали: политэкономия зачитывалась им автоматически, Изида "своих" уважала. Годился и запасной вариант: взять на экзамен бриллианты напрокат: эти маленькие "друзья девушек" у Изиды Федоровны гарантировали отличную оценку.
А вот тому, у кого нет ни бриллиантов, ни возможности их одолжить, приходилось выкручиваться. Один активно вел себя на семинарах, демонстрируя повышенную заинтересованность предметом. Другая на переменке напропалую подлизывалась к Изиде ("Ах, Изида Викторовна, как от Вас чудесно пахнет!" - "О, эти духи я купила в Париже!"). А я, мало того, что не имела бриллиантов, мало того, что на семинарах угрюмо отсиживалась на "камчатке", так теперь еще и опоздала на лекцию минут на двадцать...
*** ...Я осторожно проскользнула в конференцзал, в котором шла лекция, мечтая стать невидимкой, лихорадочно высматривая ближайшее пустое кресло. Как вдруг... - Проходите, пожалуйста! - прервав лекцию, Изида лучезарно улыбнулась мне. - Садитесь, пожалуйста! Я подумала, что ослышалась... плюхнулась на свободное место, полная недоумения.
Загадочное поведение Изиды нашло для меня объяснение сразу после урока: на лестнице я нос к носу столкнулась с заведующей кафедрой марксизма, и та была ...в точь-в-точь таком же югославском платье... Да уж, несмотря на усиленные занятия аэробикой, это платье оказалось ей не по возрасту. Я спиной почувствовала ее уничтожающий взгляд и на всякий случай прибавила шагу.
*** А на следующем семинаре разразился скандал: наша староста-отличница Оксана Добужинская, между прочим, любимица Изиды, совершенно неожиданно для всего курса вдруг встала и заявила, что "мы не намерены слушать и обсуждать весь этот бред, который вы нам вешаете на уши, Изида Федоровна"...
Насчет "бреда" она нисколько не преувеличила, но это было неприкрытое хамство в глаза, ставшее возможным только в новом контексте перестроечного свободомыслия.
Все впали в шок, не только Изида. Та восприняла этот поступок старосты, как выражение общего мнения курса, и пригрозила страшной местью на сессии. Мы опечалились. Семинары прекратились, но с ними исчезла драгоценная возможность правдами-неправдами заработать себе "автомат". Пришлось всем готовиться к экзамену. Да и как готовиться к этому предмету - это тебе не фортепиано, которое честно выучил да сыграл. У кого под угрозой оказался "красный диплом", у кого - стипендия, а у кого и учеба в консерватории.
*** Чем ближе к экзамену, тем сильнее я ощущала мандраж. Накануне меня, что называется, осенило: я вдруг поняла, во что я должна одеться...
Стоял жаркий июньский день. По городу вовсю летал тополиный пух, а я тащилась в консерваторию в темном шерстяном платье. Встречные прохожие поглядывали на меня с интересом. Однако Изида просияла, увидев меня на пороге. Она даже не дослушала ответа по билету. Все прошло, как по маслу. - Хорошая девочка. Вы все поняли, - похвалила она меня и ласково протянула мне зачетку. По-моему, она имела в виду не политэкономию...
- Ольга, давай тряхнем стариной – сходим в баню! – звонит мне Лариска.
Когда мы были студентками, мы все время бегали в баню. В общежитии консерватории холодная-то вода не всегда была, не говоря уж о горячей.
Летом горячую воду обычно отключали. Поэтому во время сессии у нас даже сложилась своя традиция: после очередного экзамена мы шли в баню, потому что позже времени уже не будет, – придется готовиться к следующему экзамену.
Железнодорожную баню тоже надыбала Лариска.
Она располагалась далековато от общаги, зато была дешевой, чистенькой и правильной: парилка горячая и сухая, пар легкий и ароматный, раздевалка прохладная и чистая. Об этой бане остались приятные воспоминания.
Давно уже обе живем в приличных квартирах с ванной и санузлом, но почему бы действительно не сходить в баню?
- Давай, – обрадовалась я. – С удовольствием! Когда?
Это не такой простой вопрос, каким кажется на первый взгляд. С Лариской невозможно договориться.
Маленькая и юркая, она никогда не ходит пешком – она бегает. Целыми днями носится по городу – с работы на вторую работу, с деловой встречи на другую деловую встречу, с конкурса на концерт, с репетиции на собрание. Мероприятия наступают друг другу на пятки, и Лариска пребывает в состоянии перманентного стресса.
…Как-то встретила ее стоящей посреди улицы и удивилась:
- Ты что здесь стоишь?
- Я должна сейчас быть в трех местах... Стою и думаю, куда бы пойти, а на что – плюнуть.
Это был, пожалуй, единственный случай, когда я увидела ее в состоянии покоя.
- Так как мы договоримся насчет бани? – спрашиваю я.
- На этой неделе я точно не смогу, а там созвонимся.
…Прошел год. Я уже и забыла про эту баню.
Время от времени Лариска объявлялась в моей жизни, вносила очередной беспорядок, всякий раз вспоминала про баню, мы снова давали друг другу слово сходить, и на том расставались на неопределенный срок.
Мы обе не верили, что это серьезно. Это превратилось в некий ритуал – вроде «Хау ду ю ду?» Не будешь же всерьез отвечать на этот вопрос! Так, разговор поддержать.
…Прошло еще несколько лет.
- Ольга, а ведь я пошла в эту баню – сама, без тебя! – звонит Лариска. - Подумала, мы все равно не соберемся. И представляешь что? Я ее не нашла! Ходила-бродила, вокруг вместо частного сектора - какие-то многоэтажки… Ничего не узнаю! Наконец спросила: где тут баня? А мне отвечают: ее уже года три как снесли… Так что - с легким паром!
Иногда она экономила на качестве продуктов. Ничего странного: тогда, в перестройку, все в общаге экономили. Но даже из хороших продуктов у нее получалось нечто несъедобное. Например, плов. Ну как можно испортить плов?
Самое интересное, что Люська до тонкостей знала, как его нужно говорить. Рассказчик она была удивительный, и когда излагала рецепт на кухне, у всей нашей секции слюнки текли.
- Чтобы вкусно готовить, надо не столько уметь варить, сколько любить кормить, - сказала мне как-то мама.
Кажется, Люськина проблема была в этом – она не любила кормить. Зато любила угощать. Парадокс, да?
* * *
Через год после окончания консерватории я приехала у Новосибирск по делам и, конечно, остановилась в общаге, у Люськи.
Та с ходу усадила меня чай пить с пирожками.
- Ешь, дорогая. Специально к твоему приезду испекла. Бери, не стесняйся!
На столе - целая миска жареных пирожков.
Растроганная такой встречей, чуть не плача я беру пирожок. Откусываю – и чуть не ломаю зуб! Пирожок страшно жесткий. Дальше – хуже: внутри несвежий мясной продукт.
«Кажется, у Люськи испортились сосиски, и она затолкала их в пирожки», - догадываюсь я.
Делая над собой неимоверные усилия, я судорожно глотаю пирожок не жуя и облегченно вздыхаю.
- Бери еще! – тут же предлагает Люська и пододвигает ко мне миску.
- Спасибо, я сыта, – вру я.
- Ну что ты врешь! Ешь давай! Для тебя пекла, – а сама сидит над душой.
Давлюсь еще одним пирожком и спешно ухожу в гости к подруге-аспирантке в четвертый блок.
* * *
- Давай чайку попьем, – предлагает та и выставляет на стол миску с пирожками.
«Вся общага помешалась на пирожках», - удивляюсь я. У пирожков подозрительно знакомый вид.
- Люська забегала, вот угостила, - объясняет она.
- Спасибо, что-то не хочу, – отказываюсь я. – Я только что от нее…
Подруга понимающе смотрит на меня и смеется.
Люськины пирожки преследуют меня по всей общаге, как призрак!
Болтаем о том, о сем.
Заходит рыженькая Светка. Она тоже вчера приехала по делам в Новосибирск из своего Кемерова.
- Встретила сейчас Люську на лестнице: она угостила меня такими невкусными пирожками! – жалуется Светка, с ходу называя вещи своими именами.
Мы прыскаем.
- Представляете, Вовка из Парижа сейчас тоже здесь, – докладывает вездесущая Светка. – Люська сказала. Надо бы зайти поздороваться!
- Нет уж, к нему зайдешь - и опять нарвешься на эти пирожки! – говорю я. – Люська, поди, уже и там побывала.
Грибы – это не просто еда: в них есть что-то мистическое. Например, солнечный день, сосновый бор, серебристый мох – и вдруг крепкий боровичок, как Божья улыбка, лично для тебя!
Правда, кое-кто считает грибы посланцами из нижнего мира... Все наши консерваторские фольклористы думали именно так - вслед за племенами, которые они изучали. И как все это «мухоморное шаманство» уживалось с марксистско-ленинской материалистической базой нашего вуза – загадка!
Но с началом перестройки весь этот материализм заметно потеснили всевозможные альтернативные мировоззрения и теории, выросшие в обществе, как грибы после дождя. И про грибы в том числе. Потому что грибы – это не просто еда.
Грибы как посланцы нижнего мира
Кстати, о еде – с ней в перестройку стало совсем плохо, особенно студентам в общежитии, коими мы являлись. Пережили мы все это как раз потому, что были студентами. И непростыми, а студентами консерватории.
Талоны, очереди, исчезновение предметов первой необходимости… Зато общага незыблемо и весело звучит еще с улицы - многоголосо и разнотемброво. Все играют, занимаются, несмотря ни на что, жизнь продолжается, а надежда умирает последней. Ну а в смысле еды – лично меня выручали те же грибы.
Я ни до, ни после не помню такого урожая шампиньонов на городских клумбах и газонах! Да какие там газоны – черная пустая земля новосибирских двориков между тополями топорщилась от пробивающих ее шляпок, асфальт вспарывался. Чтобы не пачкать ноты и книги землей, я всегда имела в сумке целлофановый пакетик на случай грибов – и редко когда приходила с занятий домой без них. Между прочим, преуспела в этом больше остальных, и мне все завидовали - и пианисты, и дирижеры, и даже духовики, не говоря уж о голодных музыковедах.
- Да где ты их берешь? Покажи места! – упрашивали меня соседи по секции, пока я чистила в кухонной раковине очередную партию шампиньонов.
- Везде, – говорила я, бросая бело-розовые пластинчатые дольки в шипящее масло на сковородку. И это была чистая правда.
Как-то раз, возвращаясь с занятий, я встретила у общаги однокурсницу. Лера, одна из самых крутых и рафинированных наших музыковедьм, писала модную научную работу по российскому року. Свобода слова вынесла на экраны телевизоров и концертных площадок «звуки му» всех неистовых анархистов, талантливых пьяниц, раскрепощенных наркоманов, стебоватых интеллектуалов и горластых матерщинников – все это называлось в ту пору «русский рок». И мы живо ему симпатизировали. https://youtu.be/wmEFusVe29g
От «рОковых» дел Леру отвлекли изменения в личной жизни – свадьба с пианистом и рождение ребенка. Как раз с маленькой дочкой, вернее, с большой коляской, она и прогуливалась в тот день вокруг общаги.
- Представляешь, только что по телеку видела интервью с Курехиным из группы «Поп-механика». Такой бред нес - про грибы. Сказал, что грибы – это посланцы подземного мира, и якобы они обладают дьявольской силой... И что Ленин на броневике – это ни что иное, как гигантский гриб! И что он всю жизнь подпитывался только грибами, и что у него служил специальный человек, который собирал для него эти грибы... И этот человек – не кто иной, как дедушка Сергея Бугаева, исполнителя главной роли в фильме «Асса»! И ведь сущая ерунда, а звучит так убедительно! Я до сих пор под впечатлением... Он сказал, что те люди, которые умеют искать грибы, обладают сверхъестественной силой! Представляешь?
И тут я почувствовала, что настал мой час… Я не смогла удержаться от искушения: я раскрыла сумку, и Лера увидела внутри кучу грязных грибов!..
…В общем, мне стоило определенного труда догнать ее и успокоить. Я даже подарила ей эти грибы. Но происки «подземного мира» на этом не закончились…
- …Знаешь, не судьба мне, видно, есть грибы... – пожаловалась она на следующий день. А случилось вот что.
…Пожарив чудесную яичницу с грибами, в отличном настроении она села было позавтракать. Включила телевизор. Как вдруг на экране возник телеведущий с грибом в руке и весело произнес:
- Вот бледная поганка. Но очень похожа на шампиньон, не правда ли? Так вот, такими грибами сегодня в Новосибирске отравилось девять человек! Будьте осторожны, товарищи, и не ешьте что попало!
В общем, голодная Лера чуть не заплакала от обиды. К аппетитной яичнице она так и не притронулась. А через некоторое время с занятий пришел ее муж-пианист, увидел остывшую яичницу, обругал дядьку, сказал, что он так голоден, что согласен даже на бледную поганку. После чего умял всю яичницу за милую душу - и остался жив. Хорошие оказались грибы!
«Парижский кусочек»
А теперь про бледную поганку. Или что-то типа того.
Ее съела как раз я сама во дворе мужского монастыря. Сидела на пеньке, болтала с Машей, увидела на дереве белый гриб (в том смысле, что белого цвета), зачем-то сорвала и съела.
Почему именно во дворе монастыря? Потому что киностудия, в которой я работала, располагалась в подвале монастыря иезуитов.
Почему съела? До сих пор не могу понять... Может, бес попутал?
Почему разговаривала с Машей? Потому что я только что вернулась из Франции, а Маше мучительно хотелось знать про Париж. Мы вышли из студии передохнуть, а тут этот гриб.
- Маша, я чувствую во рту металлический привкус!
- …Дамиан, она съела во дворе какую-то поганку, и теперь у нее металлический привкус!
Брат Дамиан – это наш директор, молодой польский иезуит, скаут и альпинист. Он всегда готов оказать первую помощь.
- Надо засунуть в рот два пальца, – деловито сказал он. – Хочешь мои? - И он показал свои грязные руки.
- Спасибо, теперь у меня и так все получится, - пробормотала я и убежала в укромное место.
Я подумала, что на этом история закончилась, ведь я исторгла грибной яд вместе с обедом, но нет.
***
После работы мы с Машей отправились в церковь францисканцев. Ехать далеко, на левый берег Оби. Переполненный автобус, нам удалось усесться на задних сиденьях.
Я продолжаю рассказывать про Париж.
Я заметила, что при словах «Эйфелева башня, Плац Пигаль, Монмартр» на меня оборачиваются и напряженно прислушиваются.
- …Стою я на Эйфелевой башне, смотрю на Париж с высоты птичьего полета. Спрашиваю мужа, а почему не видно Эйфелевой башни? А он отвечает: а ты где сейчас находишься, по-твоему? Ха-ха-ха!
- Хочешь яблоко? – вдруг спрашивает Маша, достает пакет, подает мне зеленое яблочко и берет себе. Я откусываю, продолжая свои «парижские кусочки», как вдруг бросаю фрукт ей на колени, выхватываю мешочек и скрываюсь в нем с головой.
…Все, кто незаметно подслушивал про Париж, хором развернулись ко мне. Маша чуть не удавилась от хохота. Я выныриваю из злополучного мешка.., мне хочется провалиться сквозь землю, куда-нибудь в «нижний мир»… Но невозможно выбраться даже из автобуса, до такой степени он забит. Мужественно едем до самой церкви, я – держа перед собой ужасный теплый мешок, Маша – плача от смеха, пассажиры – принюхиваясь и негодующе оборачиваясь.
…Молиться в церкви в этот вечер мне было трудно, но весело.
Шел экзамен по истории зарубежной музыке. Его принимала, по выражению консерваторских острословов, одна из представительниц "климактерического комплекта", в народе Баба Маня.
Тощая и сутулая, крючконосая и косоглазая, она напоминала Бабу-Ягу, переодетую в мужской костюм. Баба Маня носила брюки, пиджак, галстук, мужские ботинки, в уголке запавшего рта постоянно торчала дымящаяся сигарета. Седые космы были выкрашены в соломенный цвет.
Сейчас уже трудно было себе представить, что когда-то (примерно в прошлом столетии) ее выгнали из консерватории за аморалку – застукали с поличным на рояле…
Баба Маня по-семитски картавила и, кажется, пребывала в полном маразме.
* * *
Она вышла пообедать и ушла домой, начисто забыв, что у нее экзамен. Мы с Лариской, единственные, кто еще не сдал, оставались в классе. Через несколько часов мы побежали на кафедру - узнать, жива она или уже нет. Там Бабу Маню объявили в розыск и, наконец, вернули на экзамен.
Вечерело.
Мне в билете выпал Вагнер, ее любимый композитор. Опера «Валькирия».
Непрожеванные куски знаний я преподносила эмоционально и уверенно. Баба Маня то ли не слышала, то ли не слушала меня. Она один раз всхрапнула, пару раз мне кивнула и поставила «хогошо».
Взяв зачетку, она нарисовала «хогошо», только …не в своей графе!
Спохватилась, вытащила «штрих», затерла белым, измазала всю страницу, начертила звездочку, сделала сноску внизу, расшифровала ее словами «исправленному верить», размашисто расписалась. Затем поставила оценку на нужное место, снова лихо расписалась и изобразила что-то вроде улыбки мне на прощание.
Лариска тоскливо смотрела мне вслед.
* * *
- …Сейчас я тебе что-то покажу, – заинтриговала я мужа, придя домой в общагу. – Такой зачетки ни у кого больше нет!
Я полезла в сумку, но, увы, зачетки не было…
Вытряхнула весь хлам и на три раза перерыла его, но не нашла. Что за ерунда?
- Значит, зачетка осталась в классе. Завтра заберешь, – успокаивал меня Саша. – Не волнуйся!
С этого я начала новый день – поискала в классе. Не было.
Нашла Бабу Маню.
- Я вчера оставила зачетку на Вашем столе. Вы случайно не знаете, где она?
Баба Маня приняла это близко к сердцу.
- Идемте! – сказала она. – Мы отыщем ее!
Я доверчиво двинулась за Бабой Маней на кафедру истории музыки (на самом деле это крохотная комнатка, в которой помещаются только два шкафа, заваленные папками и плакатами, и два письменных стола, заваленные бумагами и рефератами).
Баба Маня подставила стул к одному из шкафов, взгромоздилась на него и принялась снимать мне на руки все плакаты и вешать на меня наглядные пособия по очереди, без конца повторяя:
- Щас мы найдем ее! Здесь нет! И здесь нет! Посмотгим там!
И она переставила стул к следующему шкафу:
- Щас найдем!
Я кинула всю эту наглядную агитацию на пол и бросилась бежать со всех ног из этой кунсткамеры, именуемой кафедрой истории музыки.
«Может, зачетка осталась в клавирах?» - я в надежде отправилась в библиотеку.
Сочувственные библиотекарши вынесли мне на прилавок всю гигантскую вчерашнюю стопку опер Вагнера, симфоний Брамса, мазурок Шопена и рапсодий Листа. Я перетряхивала их по очереди, априори чувствовуя, что это пустая затея, от которой пользы не больше, чем от поисков Бабы Мани.
«Все, больше нет версий. Пойду сдаваться», - решила я.
Набрав в грудь больше воздуха, я открыла дверь в деканат.
Там я испила до дна всю чашу унижений по поводу утраты самого дорогого – зачетной книжки. Осознала трудности тернистого пути, по которому мне надлежит пройти, дабы восстановить утерянный документ со всем миллионом подписей.
- У меня следующий экзамен через четыре дня – я не успею, – плачущим голосом сказала я.
Чиновница с поджатыми губами выписала мне временный экзаменационный лист.
* * *
Жизнь продолжалась, несмотря ни на что.
Я зубрила диамат и писала «шпоры».
Накануне экзамена в комнату постучали.
Ввалилась Лариска, в полотенечной чалме на башке и с красным тазиком, наполненным выжатым бельем, – видимо, шла из подвального душевого помещения на свой шестой этаж.
- Ольга, забери свою зачетку, – и с порога швырнула мне на кушетку самое дорогое.
Нет слов, чтобы передать мою радость.
- Боже! Где ты ее взяла?
- Ты сама ее оставила у Бабы Мани на столе!
- Так она же…
- Она сама и сказала мне: вот Ольга оставила свою зачетку, передайте ей.
- А почему же ты не передала?
- Вот, передаю.
- А почему не передала сразу? – приставала я.
- Что зря бегать туда-сюда – экзамен же только завтра, – резонно ответила Лариска.
Читайте книги Ольги Сквирской на сайтах ЛитРес
https://www.litres.ru/olga-evgenevna-skvirskaya/
и Проза.ру
https://www.proza.ru/avtor/olgaskvirskaya
В наше время факт
противостояния Дмитрия Дмитриевича Шостаковича и власти не вызывает сомнения. А
тогда, в конце 80-х годов, когда Саша писал дипломную работу по творчеству
Шостаковича, никому такое в голову не приходило. Секретарь Союза Композиторов,
автор Ленинградской симфонии и песни «Вставай, кудрявая!». Что ни произведение
– то про войну, то про революцию, то про Ленина. А речи на пленумах – сплошное «взвейтесь
да развейтесь»..
И все-таки нам
предоставился шанс заподозрить у Шостаковича «фигу в кармане».
***
Трудно объяснить молодому
человеку третьего тысячеления, что это такое, когда «перестройка». Ну, примерно
так: ты заходишь в продуктовый магазин 31 декабря 1991 года и покупаешь
килограмм сметаны по 30 копеек. А на следующий день, 1 января 1992, эта же
самая сметана стоит 15 рублей... Так выглядела «шоковая рыночная терапия». Даже
не хочу вспоминать, как мы выжили.
Однако у этой
гримасы перестроечного рынка оказалась и другая сторона: в книжном магазине, что
неподалеку от консерватории, залежались ноты по старым ценам. Ну как музыковеду
не купить за жалкие копейки прекрасно изданный клавир оперы Шостаковича «Нос»! Не
проходи мимо! Хотя я бы тогда предпочла нечто более популярное, чем никому не
известная опера на нейтрально-классический сюжет.
Зато мой муж
Саша, придя в общежитие, сразу бросился листать пухлый том. И чем дальше Саша
смотрел в клавир, тем сильнее озадачивался. Долистав до четвертого акта, он
уверенно произнес слово «крамола» и показал мне текст на странице клавира.
Некий восточный
персонаж по имени «Хозрев-Мирза» во время генеральной паузы произносит с
кавказским акцентом «Ничэго нэ понимаю... Нос гуляет в Летнем саду?» И что?
- А вот что:
Шостакович показывает Нос одному восточному деспоту! Или еще что похлеще... Сюжет-то
фрейдистский!
Вот тебе и
безобидная классика. И Саша начал рыть. Чем дальше копал, тем сильнее мы
убеждались в том, что Шостакович «наш» человек. Чем больше мы слушали
непрограммной музыки, тем увереннее находили музыкальные признаки активного
протеста композитора против советской действительности, информация о которой
хлынула на нас потоком с наступлением эпохи гласности.
Работа получилась
невероятно остроумной и настолько же убедительной, насколько бездоказательной.
- Не хватает главного
– мнения самого Шостаковича. Вот единственный человек, кто смог бы пролить свет
на это дело, - печалились мы.
Но Дмитрия
Дмитриевича давно нет.
Может быть,
Арнольд Михалыч что-то скажет? Дирижер Кац неоднократно дирижировал его
музыкой, уж он-то должен все понимать.
- Тебе для
газеты? Пиши: Шостакович был человеком с прочной гражданской позицией... –
казенным голосом продиктовал Кац.
Самым большим
специалистом по музыке Шостаковича в консерватории считалась Осипенко, дама со
следами былой красоты на лице. Говорят, когда-то давно Шостакович сделал ей
предложение. Она ему отказала, зато с тех пор считалась самым крупным
специалистом в области советской музыки. Она даже изобрела специальную терминологию для
определения финалов симфоний Шостаковича с точки зрения метода социалистического
реализма. Так, одни финалы она квалифицировала как «процессуальные», другие –
как «итоговые». И тут же оговаривалась, что в чистом виде таковых практически
не существует, и дала новые подразделения – «итогово-процессуальные»,
«процессуально-итоговые» и даже там были «итогово-процессуально-итоговые».
«Итог» - имелась в виду полная и окончательная победа социализма... В общем,
как мы пережили этот экзамен, даже вспоминать не хочу. Понятно, что Осипенко отнюдь
не приблизила нас к разгадке Шостаковича...
Как вдруг кто-то
произнес имя Соломона Волкова. Вроде как был такой музыковед, которому
Шостакович рассказал все-все, и что этот человек эмигрировал в Америку и вывез
эти правдивые мемуары на Запад... Мы даже мечтать не могли когда-либо хоть
одним глазком... Запад тогда в нашем представлении был чем-то вроде далекой
планеты.
***
Сашину работу
даже в период гласности защитить было непросто.
Помню, для
диплома ему пришлось взять какую-то нейтральную тему - вроде «Музыкального
просветительства в СМИ» - и в качестве иллюстрации в самом конце дать свое эссе
про Шостаковича. На защите диплома председатель комиссии, ростовский музыковед
по фамилии Цукер, сказал: «Читаю, читаю, что за бред, как вдруг внутри - совершенно
замечательная статья про «Нос»! И тут я все понял. Молодец, парень!» - и
поставил Саше высший балл.
...Прошло много
лет. В стране, где килограмм сметаны стоит 15 рублей, а клавир оперы «Нос» 2
рубля, музыковедением трудно прокормиться. Кем только не пришлось работать,
пока судьба не забросила нас на тропический остров Самуи. Заграница давно перестала
казаться чем-то запредельным, а благодаря Фейсбуку мир и вовсе превратился в
большую деревню.
Когда имя
Соломона Волкова всплыло на Фейсбуке, я не поверила своим глазам. Тот самый
таинственный музыковед с Луны?! А легендарное интервью с Шостаковичем, неужели оно
тоже существует? Представьте себе, да! И что, почитать можно?! Онлайн?..
Сейчас можно все.
Чуть не плача, мы с Сашей читали Свидетельство. Эх, попадись оно нам лет
тридцать пять назад... Но мы поняли, что уже тогда поняли все правильно.
А потом мы
прочитали роман Барнса «Шум времени», основанный на Свидетельстве. Пришлось
читать на английском, потому что на русском не нашли. Но какое же было нам счастье.
***
Возможно, наша
работа про «Нос» морально устарела.
Ведь сейчас доказывать
диссиденстскую сущность Шостаковича – это ломиться в открытые двери. «Оправдывающийся»
язык нашего исследования является неизбежным следствием академического
музыкознания, которое вскормило нас; стилевой приметой якобы научного мышления,
от которого трудно так сразу избавиться. И пусть. Что написано, то написано.
Очень хочется
поблагодарить Дмитрия Дмитриевича Шостаковича за то, что он был, каким был, за
оперу «Нос» и за все остальное. Замечательного музыковеда Соломона Волкова, за
то, что он сохранил для потомков подлинного Шостаковича. Американского писателя
Джулиана Барнса за то, то он сделал то, чего пока не сделал ни один
отечественный писатель, - создал правдивый роман про Шостаковича. Нашего
Учителя Владимира Михайловича Калужского за то, что научил нас нестандартно мыслить.
Был момент, когда
мы с Сашей осознали, что получили самую бесполезную в лихих девяностых профессию,
тем не менее никогда об этом не пожалели. Благодаря Шостаковичу.
Ольга Сквирская
2016
Ко Самуи
Aлександр Дудукин
Музыковедам до 16 лет не рекомендуется
Гоголь падает из-за кулис на сцену и смирно лежит...
Даниил Хармс
25 ноября 1928 года в Москве в Большом зале консерватории впервые прозвучала сюита из оперы Дмитрия Шостаковича "Нос".
18 ноября 1930 года в Ленинградском Малом оперном театре состоялась премьера оперы.
Клавир оперы был опубликован в 1929 году в Ленинграде и в 1974 году в Москве.
Местонахождение автографа клавира неизвестно...
***
Почему "Нос"?(1)
Кому интересны морально устаревшие, полные несообразностей похождения абы какого коллежского асессора? Чем же привлекла внимание молодого композитора эта хрестоматийная сатира на отжившее старье, и без того разрушенное до основания?
А вот есть здесь нечто такое, чего не задушишь, не убьешь: это так называемая к а р н а в а л ь н а я природа повести Гоголя.
С таким материалом, как "Нос", можно поработать глубже, - решил Маэстро.
***
Не является ли "Нос" Гоголя типичнейшей м е н и п п е е й - с характерным для этого жанра сочетанием фантастики, символики с грубым трущобным натурализмом; изображением "безумий", раздвоений личности, снов, скандалов; сценами эксцентрического поведения, неуместных речей, нарушений норм, а еще с "диалогами на пороге"? Сей жанр до того дремуч, что уходит корнями в глубь времен, в средневековье и античность - к "Сатирам" Мениппа, "Золотому ослу" Аппулея, "Декамерону" Боккаччо.
Нос и Майор - типичная карнавально-пародийная пара, подобранная по контрасту "толстый-тонкий".
Ну и кто кого пародирует: Нос ли карнавальный двойник Ковалева или наоборот? Отделившись от "личности" Майора, Нос забрал себе все его чувство собственного достоинства, оставив хозяину "комплекс неполноценности". Неслучайно Нос "переодевается" в форму статского советника, предел мечтаний для Майора Ковалева.
Любопытно, что все эти приключения происходят в исторически достоверном месте, в самом сердце Санкт-Петербурга: на Невском проспекте, в Летнем саду, в Казанском соборе, "на гранитных брегах Невы". Пропущенный сквозь восприятие Гоголя, Петербург приобрел ту странность, которую ему приписывали почти столетие.
***
Однажды Гоголь переоделся Пушкиным и пришел к Пушкину в гости. Пушкин открывает дверь и говорит:
- Ба, Арина Родионовна, смотрите - Я пришел! (2)
"П е р е о д е в а н и е" - популярнейший карнавальный прием всех времен и народов, - не обойденный, кстати, и самим Гоголем!
Помните, у Николая Васильевича в "Невском проспекте":
...Перед ним сидел Шиллер, - не тот Шиллер, который написал "Вильгельма Телля".., но известный Шиллер, жестяных дел мастер в Мещанской улице. Возле Шиллера стоял Гофман, - не писатель Гофман, но довольно хороший сапожник с Офицерской улицы... Шиллер был пьян и сидел на стуле, топая ногою и говоря что-то с жаром...
Да тут рукой подать и до московского психиатра Стравинского, и до Берлиоза - не того малоизвестного композитора Берлиоза, а Миши Берлиоза, председателя МАССОЛИТа...
Кстати, о композиторах:
- Как вы думаете, для какого инструмента предназначена эта тема? - спрашивает Стравинский (не психиатр!)
- Конечно, для скрипок!
- Тогда я поручу ее тромбонам!
Да, вот достойный пример композиторской тяги к "переодеванию"!
Еще о композиторах? Пожалуйста:
***
Однажды Шебалин пришел к Шостаковичу в гости и говорит:
- Скажи, Митя, какому бы инструменту поручить вот эту тему: кларнету или флейте?
- Кларнету или флейте.
- Вот я тебя и спрашиваю: кларнету или флейте?
- И л и кларнету, и л и флейте!
(Сам-то Маэстро не рассуждал попусту: флейте "флейтово", а кларнету "кларнетово")...
Но полно! Так чем тот пьяный Шиллер говорил пьяному Гофману, топая ногой?
- "Я не хочу, мне не нужен н о с!"
Ну, нам-то как раз нужен именно "Н о с"!
***
Что за идея "приключается" в одноименной опере Шостаковича? Вряд ли бы он без затей переложил на музыку классический сюжет!
Шостакович подчеркивает и усиливает все карнавальные черты первоисточника. Мы имеем дело с м е н и п п е е й в опере - согласно всем законам жанра!
Возьмем, к примеру, "грубый трущобный натурализм", - вот где его предостаточно!
Прыщик на носу, всевозможные чиханья, макабрические картины заспиртованного носа в баночке и даже любезно прилагаемый рецепт этого зелья: "две ложки острой водки и подогретого уксуса".
В этом "натуралистическом" свете замечательна уже самая первая реплика оперы:
"У тебя, Иван Яковлевич, вечно руки в о н я ю т!"
***
Лето 1829 года Пушкин провел в деревне. (Опять об Пушкина!) Он вставал рано утром, выпивал жбан парного молока и бежал к реке купаться. Выкупавшись в реке, Пушкин ложился спать на траву и спал до обеда. После обеда Пушкин спал в гамаке. При встрече с в о н ю ч и м и мужиками Пушкин кивал им головой и зажимал пальцами свой н о с (!). А вонючие мужики ломали свои шапки и говорили: "это ничаво".
***
Какая Россия без в о н ю ч и х мужиков, какая м е н и п п е я без вставных жанров?
С этого у Шостаковича все и начинается: два в одном - вставная песня "вонючего мужика" Ивана, между прочим, на слова Достоевского:
"Непобедимой силой привержен я к милой" ("Каковы же рифмы!")
Каковы рифмы, такова и ремарка:
"В передней на диване лежит Иван, играет на балалайке, п л ю е т в потолок и поет"
Можно ли это проделывать одновременно? Говорят, можно (опять об Хармса!):
"Антон Михайлович плюнул, сказал "эх", опять плюнул, опять сказал "эх", опять плюнул, опять сказал "эх" и ушел. И Бог с ним..."
***
Так что с "трущобным натурализмом" все в порядке.
С "музыкально-карнавальным переодеванием" - тоже.
Словно примеряя разные карнавальные маски, Шостакович пересочиняет любимых Мастеров.
Старая Барыня с приживалками - с приветом от Чайковского, на правда ли?
Доктор, безумно влюбленный в науку, Цирюльник, одержимый манией преследования, - не отзвуки ли это только что нашумевшей постановки "Воццека" Берга?
***
Однажды Прокофьев язвительно заметил Шостаковичу:
- А темочка-то у вас брамсовская...
- Это и дурак слышит! - последовал ответ.
***
Согласно традициям м е н и п п е и, в "Носе" "безумны" все. По каждому персонажу оперы Шостаковича плачет психоаналитик.
Квартальный, которому всюду мерещатся бунтовщики, - маниак...
Дама, Господин и Путешественник, которым везде видятся разбойники, - невротики.
Публика и Полицейские боятся чертей...
За Старой Барыней приходила смерть, по ее словам...
Иван Яковлевич бегает по Невскому и неизвестно чьим отрезанным носом в в о н ю ч и х руках...
Какой-то паноптикум, не правда ли?
***
Впечатление абсурда передается так называемыми "двойными" снами: сон Ковалева во время сна, похмельное пробуждение Ивана Яковлевича... ("Да я еще, верно, сплю...")
Нет, это не просто сны, - это кошмары с полнейшей иллюзией яви...
По ходу дела то возникнет и тут же исчезнет призрак Квартального надзирателя, то появится объявление о пропаже "пуделя-оборотня черной шерсти"...
Правда, "нечистой силе" у Гоголя пока еще не столь вольготно, как на Патриарших прудах, но и здесь ее наглость не знает границ: появиться в Казанском соборе - и зачем? - помолиться!..
Сцены смонтированы жестко, прямо как в кино. Или как в сновидении...
Все призраки, "гомункулы" - ходячие куклы с единой преувеличенной чертой характера. Смысл в том, что эти уродцы такими "снятся", будучи пропущенные сквозь призму больного воображения.
Вот почему в Казанском соборе звучит страшно "фальшивая" музыка, а Иванова песня под балалайку с дурацкими словами так нудна и уныла. Да и протяжная песня Полицейских в засаде имеет столь странный текст:
"Поджав хвост, как собака, как Каин, он затрясся, из н о с а потекла табака..."
***
Неужели кто-то еще сомневается в том, что "Нос" Шостаковича - это м е н и п п е я чистой воды?
Собственно, во имя чего так уж стараемся мы это доказать, спросит почтенный читатель? Чистота жанров заботит только членов искусствоведческого "междусобойчика", не так ли?
А вот и нет: м е н и п п е я - это не столько жанр, сколько образ жизни. Это карнавальное шутовство, это возможность пронести истину через подтекст. Вот почему написание м е н и п п е и во все времена считалось Поступком.
Как тут не вспомнить еще об одном вечнозеленом свойстве к а р н а в а л ь н о г о с м е х а - о его увенчивающе-развенчивающей силе?
***
Приведем в пример Сергея Эйзенштейна, человека примечательного не столько героическим своим фильмом "Броненосец Потемкин", сколько театрализацией собственной жизни, а еще розыгрышами, порой неприличными (3).
Например, вот как ходил он на поклон к Шумяцкому, главному кинематографическому начальнику страны:
"Подойду, совсем соберусь, - говорит. - И выйдет он из-за стола и задом повернется, и нагнется. Я уж наклонюсь, чтобы лизнуть, а в последнюю минуту возьму да и укушу за ягодицу".
Ну не Шут ли? Не зря его любимый персонаж в кинофильме "Иван Грозный" - это Шут-Халдей!
***
Однажды Шумяцкий порекомендовал Эйзенштейну "экранизовать что-нибудь к л а с с и ч е с к о е..."
- Я вам очень благодарен! - отвечает ему Эйзенштейн. - Есть такой малоизвестный русский классик, Барков его фамилия. Есть у него грандиозное классическое произведение, "Лука" называется. Кстати, оно было запрещено царской цензурой и издавалось в Лейпциге подпольно.
Подпольная литература, запрещенная царской цензурой! Шумяцкий пришел в полный восторг. (Он же не знал, что книга запрещена не по революционным, а порнографическим причинам!)
- За день прочитаю?
- Прочитаете за ночь, не оторветесь, большое удовольствие получите!
"Барков, "Лука", - пишет Шумяцкий записочку. - Достать немедленно в Ленинской публичной библиотеке, будет ставить Эйзенштейн".
А тот, пожав Самому руку, выходит в приемную и пускается вприсядку.
- Что с вами, Сергей Михайлович!? - пугается секретарша.
- Я вашего председателя... употребил!
***
Но самый грандиозный эйзенштейновский розыгрыш был впереди.
Фильм "Иван Грозный" с его подчеркнутой "оперетточностью" - высшее проявление карнавально-плутовского начала. Обе серии - это одно большое действо без пространственных границ, работающее, как ловушка.
Начавшись увенчанием царя (и снискав одобрение Сталина), во второй серии фильм неожиданно выражает полное развенчание - обличение кровавого тирана. Реакция Самого на фильм в любом случае разоблачительна:
"Держать и не пущать" - значит, подтвердить очевидность концепции.
Дать добро на широкий прокат - значит, продемонстрировать концепцию всей стране.
Ну просто гамлетовская "мышеловка"! Правда, в отличие от шекспировской, эта ловушка двойная: в нее попадает и тот, кто ее расставил!
Что ж, "сам себе режиссер" Эйзенштейн прекрасно понимал, что играет со смертью...
"Первый в истории случай самоубийства фильмом!" - прокомментировал он свою ситуацию.
Так между двумя сериями фильма образовалась пространственно-временная аура, где нет разделения на зрителей и актеров, а все - персонажи фарса с непредсказуемым концом...
***
Но какое отношение имеют все эти анекдоты об Эйзенштейне к "Носу" Шостаковича? - справедливо удивится терпеливый читатель.
Никакого, казалось бы. Однако кое-что позволяет нам считать оперу Шостаковича такой же "фигой в кармане", или "бомбой замедленного действия", как и фильм Эйзенштейна...
Шостакович тоже устроил карнавальный р о з ы г р ы ш: решил посмешить того, кто в состоянии оценить всю прелесть подтекста произведения, а еще "натянуть нос" тому, кому не хватило чувства юмора и интеллекта.
Но ближе к телу, как говорил Мопассан: ближе к "Носу"!
В чем же состоит существенная разница "Носа" Гоголя и "Носа" Шостаковича?
***
Давайте рассмотрим сцену с неким ХОЗРЕВ-МИРЗОЙ, который встречает Носа в Летнем саду.
Если в "Носе" Гоголя вы найдете о нем лишь незначительное упоминание ("...когда еще проживал Хозрев-Мирза..."), то Шостакович разворачивает перед публикой нечто более грандиозное. Сцена встречи Хозрев-Мирзы с Носом приобретает совершенно иной масштаб и преподносится композитором не иначе, как кульминационная! (уж не ради ли этой сцены затевалось представление?!..)
Гремят барабаны, свистят полицейские, "выезжают пожарные и поливают толпу"... - это, между прочим, авторская ремарка в партитуре!
И тут на сцене появляется Хозрев-Мирза - со "свитой евнухов" (еще одна примечательная авторская ремарка!) - и произносит с кавказским (!) акцентом: "Какой странный феномэн природы!"...
Кто же такой этот Хозрев-Мирза, появление которого связано с полицией, разгонами и полным арсеналом музыкально выраженной агрессии?.. Уж не Сам ли?
***
Одно Значительное Лицо любило посещать Большой театр. За два дня до Его посещения вокруг площади выстраивали оцепление.
За кулисами люди в штатском проверяли пропуска на сцену у балерин, которые были почти голые и не знали, куда их девать. Хоть к ноге привязывай, как номерок в бане!
После спектакля Значительное Лицо вызывало дирижера в Правительственную ложу и говорило:
- Товарищ, Самосуд. Почэму сегодня спэктакль шел б э з б э м о л е й?
***
Кстати, имя Хозрев-Мирзы мы встречаем у Гоголя еще раз в одной из самых фантасмагорических повестей - это гравированный портрет(!) "Хозрев-Мирзы в бараньей шапке" в окружении портретов "каких-то генералов...с кривыми н о с а м и".
Ассоциативная связь, тонкая, как паутинка, тянется к главному действующему лицу повести "Портрет" - смуглому восточному человеку, живому воплощению нечистой силы. Гоголь словно проводит поляризацию: с одной стороны художник-создатель, с другой - портрет, мрачное "дьявольское явление"...
Портрет - важный символ. Не этот ли портрет попал в руки "бесов" Достоевского? Не эта ли идея дьявольского совращения с пути истинного овладела умами в начале века и, наконец, восторжествовала в облике одного восточного деспота?
Работая на "Носом" в 1927(!) году, не наполнил ли Шостакович образ Хозрев-Мирзы новым, современным содержанием?
Так вот чей это портрет! Вот кому, оказывается, хотел он показать "Нос"!
Но н о с ли?
***
Отложим на время оперную партитуру, чтобы вспомнить о судьбе... п с и х о а н а л и з а в России в начале ХХ века.
Зародившись на германо-австрийской почве, новое учение легко прижилось на нашей, российской. Дело дошло до того, что Москва и Петербург в начале века стали психоаналитическими научными центрами мирового значения после Берлина и Вены.
Повальная мода на психоанализ в среде творческой интеллигенции привела к полнейшей вульгаризации теории. Психоаналитики, перетряхивая "классику", увлеченно выявляли авторские "комплексы" да "неврозы". Конечно, они не прошли мимо Гоголевского "Носа": в трактовке символики сновидения "Нос" даже послужил хрестоматийной иллюстрацией "сублимированного кастрационного комплекса, перешедшего в манию преследования" - для тех, кто понимает! (4)
Карнавально-смеховая природа "Носа" проявилась в особой р а б л е з и а н с к о й трактовке человеческого тела: согласно ей, акцентируются те его части, где "...оно либо открыто для внешнего мира, то есть где мир входит в тело или выпирает на него, либо оно само выпирает в мир; то есть на отверстиях, на выпуклостях, на всяких ответвлениях и отростках: разинутый рот, детородный орган, груди, фалл, толстый живот, н о с..." (5).
***
Владимир Набоков, например, констатировал, что "...символизм Гоголя имеет "до странности телесный" и "физиологический оттенок". В его рассказах "живот - предмет обожания, а уж н о с, безусловно будучи наиболее чуткой и примечательной чертой внешности самого Николая Васильевича, лейтмотивом проходит через все его сочинения в амплуа "героя-любовника". Обычное "нюхание табака превращается в целую оргию... Из носов течет, носы дергаются, с носами любовно или неучтиво обращаются; пьяный пытается отпилить другому нос; обитатели Луны, по запискам сумасшедшего, - Н о с ы...
Обостренное ощущение н о с а в конце концов вылилось в рассказ "Н о с" - поистине гимн этому органу.
Фрейдист мог бы утверждать, - замечает Набоков. - Что в вывернутом наизнанку мире Гоголя человеческие существа поставлены вверх ногами (сам Гоголь уверял, будто консилиум парижских врачей установил, что его желудок лежит "вверх ногами"!), и поэтому роль носа, очевидно, выполняет другой орган, и наоборот.
"Но фантазия ли сотворила н о с или н о с разбудил фантазию - значения не имеет" (6).
***
Цензура сновидения, согласно Фрейду, работает по принципу замены неприличного органа на приличный. А творческое мышление работает по принципу сновидения.
Этим психоаналитики объясняют все двусмысленности по поводу н о с а, которыми кишит рассказ Гоголя. Тот явно дает понять, что н о с - орган незаменимый для фривольного общения с прекрасным полом (пусть это и обнаруживается благодаря отсутствию оного).
Примеров тому предостаточно:
Вот сцена в Казанском соборе: забыв про свой "пасквильный вид", Ковалев улыбнулся было "легонькой даме", как вдруг "...он вспомнил, что у него вместо н о с а совершенно нет ничего, и слезы выдавились из глаз его".
Далее, Ковалев прочитал в газете извещение о спектаклях и встретив имя хорошенькой актрисы, и "рука Майора взялась за карман: есть ли при нем синяя ассигнация... - но мысль о н о с е все испортила!"
Для главного героя связь между утратой этой части тела с женскими кознями несомненна: он полагал, что штаб-офицерша Подточина, за дочерью которой об был не прочь приволокнуться, но избегал окончательной развязки, не иначе как из мщения, "решилась испортить его и наняла для этого каких-нибудь колдовок-баб".
Короче, н о с по Гоголю - это символ мужского достоинства, уверенности в себе, собственной значительности, - моментально улетучивающихся при его утрате:
"Без н о с а человек - черт знает что: птица не птица, гражданин не гражданин, просто возьми да вышвырни за окошко".
***
Что до Шостаковича, тот еще активнее сгущает идею ф а л л и ч е с к о й трактовки н о с а.
Например, автор оперы переносит в финал сцену с Бабой, продающей манишки, усиливая эротический подтекст. Дело происходит так: обретший вновь мужское достоинство, Ковалев настолько весел и уверен в себе, что не только рассказывает неприличный анекдот Подточиной с ее дочерью (а этого нет у Гоголя!), но тут же предлагает вступить в интимные отношения первой же хорошенькой торговке:
"Послушай, голубушка, ты приходи ко мне на дом, спроси только, где живет Майор Ковалев..."
Кстати, штаб-офицерша, приглашая Платона Кузьмича на обед, вновь намекает в случае сватовства на "готовность удовлетворить его" (такая формулировка весьма важна для Шостаковича, меж тем у Гоголя ее нет).
Допустим, Шостакович сознательно заострил внимание публики на неприлично-фаллическом смысле "Носа". В таком случае каким непристойно-карнавальным смыслом наполняются композиторские ремарки, вроде "Старая Барыня гонится за Н о с о м", или "Н о с отстреливается "... А каков подтекст выражает известное изречение Соллертинского "Нос" - орудие дальнобойное"! И уж совсем нецензурно звучат фразы Ковалева, обращенные к вышедшему из повиновения носу: "Ну же, полезай, дурак!" или "Я даже могу его слегка подпирать рукой в опасных случаях!"
***
Но сейчас не это главное: для нас важно то, что параллельно с развитием психоанализа в Советской России усилилась борьба против него со стороны новой идеологии. В 1925 году был закрыт Психоаналитический институт в Москве, и сразу же началась его травля через официальные издания. Вот почему к началу 30-х годов, став синонимом порнографии, психоанализ пал...
Сам факт обращения Шостаковича к "Носу" - летом 1927 года! - не то чтобы подвиг, но что-то героическое в этом есть... Тем более что в период подготовки к юбилею Великой революции уместнее было бы поставить что-то вроде оратории "Путь Октября", а не показывать всем "Нос" со сцены Большого театра! Но н о с ли?.. Вот именно!
Обращение к "Носу" Гоголя (самого что ни на есть "классического") в каком-то смысле аналогична "экранизации" "Луки", если хотите!
***
...Так что же все-таки увидел "Хозрев-Мирза"?
Выходит, что Шостакович показал ему совсем даже не н о с... Маэстро имел в виду совсем другой орган... Но тогда и опера не о н о с е!
Ее карнавальное пространство и время расширяются за пределы сцены, выйдя за рамки собственно спектакля; распространяются на зрителей, газетных критиков и прочих граждан, вынуждая их невольно принять участие в этом чудовищном фарсе, понимая суть происходящего или не понимая (в таком случае действительно в качестве длинноухих "евнухов").
Кстати, сам-то Хозрев-Мирза на самом деле не увидел Носа - об этом свидетельствуют его слова "Нич-чего нэ вижу!" (ремарка "про себя").
А его прототип? Увидев и услышав "Нос", понял ли Сам, что происходит?.. Или решил сделать вид, что "нич-чего нэ видит"?
***
Вы спросите, существует ли более предметное доказательство того, что опера Дмитрия Дмитриевича - "про э т о"? Помилуйте, в том-то и преимущество э з о п о в а языка, что - за руку не схватишь!
Пожалуй, в том же духе и остальные сочинения Шостаковича, начиная с самых ранних опусов ("Осел и Соловей" (1922) на басню Крылова) и вплоть до "Романсов на стихи капитана Лебядкина" (1974). Придут на память и неоконченные "Игроки", и "Сатиры на стихи Саши Черного", и "Романсы на тексты из журнала "Крокодил". А Тринадцатая симфония! А Четырнадцатая!
Сколько карнавальных и отнюдь небезопасных розыгрышей устроил Маэстро за свою творческую жизнь!
Например, чего стоит один напев "Сулико" из уст "дорогого товарища Единицына" в "Неформалистическом райке"!
Кстати, в финале Первого виолончельного концерта этот грузинский мотив продемонстрировал "прямо-таки дразнящий характер", по словам критика Лебединского: тема "Сулико" появляется и убегает, словно "показывая кому-то язык"... (7)
А может, н о с? Или еще что-либо?.. (Вы, проницательный читатель, безусловно догадались...)
А что, если сквозь призму карнавальности взглянуть на все произведения Мастера, которыми "длинноухие" музыковеды десятки лет исправно иллюстрировали так называемый "метод социалистического реализма"?
О, как удивили бы почтеннейшую публику Одиннадцатая симфония "1905 год", Вторая "Посвящение Октябрю", "Первомайская" Третья и даже Седьмая "Ленинградская"!
Но это тема отдельного исследования.
Довольно с читателя и одного "Н о с а"!
Новосибирск 1992
Примечания
1. Шостакович Д. Почему "Нос"? // Рабочий театр, 1930.
2. Фраз из Гоголя так много, что мы помещаем их без кавычек. А также из Хармса, Достоевского.
3. Подробно об этом: Ромм М. Устные рассказы. - М., 1991.
4. Фрейд З. "Психоанализ обыденной жизни"
5. Бахтин М. Франсуа Рабле и народно-смеховая культура Ренессанса. - М., 1983.
6. Набоков В. Николай Гоголь // Новый мир 1987, №4.
7. Лебединский Л. О некоторых музыкальных цитатах из произведений Шостаковича // Новый мир 1990, №3.
