Музыкальные анекдоты

                                    Консерватория

Консерватория, аспирантура, мошенничество, афера, суд, Сибирь. Консерватория, частные уроки, еще одни частные уроки, зубные протезы, золото, мебель, суд, Сибирь.
Консерватория, концертмейстерство, торговый техникум, зав. производством, икра, крабы, валюта, золото, суд, Сибирь.
Может, что-то в консерватории подправить?

                Михаил Жванецкий 



  Один пианист другого спрашивает:

- Ты не знаешь, как будет доминанта в соль-мажоре?

- Так ведь соль-мажор и есть доминанта!

     Что такое блюз? 

Это когда хорошему человеку плохо.

     Что такое  попса? 

Это когда плохому хорошо.

Монашенка попала в рай, а в аду забыли закрыть ворота. Вот смотрит она туда и видит: мужики с бабами обнимаются, выпивают, музыка звучит.

- Как же так? — укоряет она святого Петра. — Я всю жизнь молилась, постилась, а в аду-то вон что….

— Ты не верь, дочь моя, глазам своим, не переживай. Рюмки-то у них с дырочками, а бабы — без. Да и какая там музыка, один Шостакович.

Анекдот от Владимира Михайловича Калужского

     Священник с режиссером едут в поезде, в одном купе. Один пьет коньяк, другой водку.

- Ну почему так? - спрашивает режиссер. - Бегаешь, пробиваешь пьесу, ищешь деньги на постановку, с таким трудом ставишь - и на водку кое-как хватает. А у Вас, батюшка, одна и та же пьеса, а вот коньячок пьете!

- А Вы не пробовали отделиться от государства?

     

    Кабинет звукозаписи. 

Пианист бессчетное количество раз начинает и спотыкается.

Звукооператор в конце концов ему говорит:

- Слушай, ты мне гамму сыграй, остальное я тебе нарежу.

   

    Жизнь как рояль: клавиша белая... клавиша черная... крышка...    

Михаил Жванецкий

Анекдот от Евгения Кузнецова

- Как тебе новый дирижер?

- Да г...но!

- Тише, он позади идет...

- Но я же в хорошем смысле этого слова!

Анекдот от Натальи Кандудиной

Встречаются два композитора, которые некогда вместе учились в консерватории. Один выходит из Мерседеса, другой идет по тротуару.

- Привет, как жизнь? - спрашивает хозяин Мерседеса.

- Ужасно. Оперу напишу - не ставят, симфонию напишу - не играют, квартет - все в стол. А ты?

- Телевизор смотришь?

- А как же!

- М-м-м, Данон! Слышал? Это мое! 

 

Лицо с фотографии

Красная кроватка

Красная кроватка

Великое и ужасное в опере

31 января в НГАТОиБ прошел очередной премьерный спектакль оперы Дмитрия Шостакович «Леди Макбет Мценского уезда».

«Леди Макбет» - самое скандальное произведение ХХ века», - считают журналисты прошлого и настоящего.

«Леди Макбет» - самое великое произведение ХХ века», - считает режиссер-постановщик Гюнтер Кинеманн.

Это произведение многослойно, как китайский шарик из слоновой кости. Хотите побеседовать о самом главном в вечности с Достоевским и Шекспиром? (Я понимаю, что вы не Барон Мюнхаузен). Опера Шостаковича дает неограниченные возможности диалога на пороге, а германо-швейцарская команда постановщиков разгадала, как кроссворд, не только загадки нашей славянской души, но и двинулась дальше, в черную дыру психоаналитической бесконечности.

Зачем Шостакович, сам себе сценарист, ввел жуткие натуралистические сцены группового изнасилования кухарки и подробное, разнообразное по позициям, кувыркание центральной пары в постели? Может, без них пристойнее и короче?

Вот-вот: вся страна в 36-м кричала композитору: «Убери! Сократи!» И вышла опера о судьбе русской женщины «Катерина Измайлова», аналог «Грозы», с той лишь разницей, что Катерина Кабанова убила только себя, а Катерина Измайлова – себя и кучу народу.

Но зачем? По опере «Катерина Измайлова» непонятно, а по опере «Леди Макбет» в постановке г-на Кинеманна стало нам так ясно…

Толпа возбужденных мужиков, кричит женщина, припертая метлой, связанные руки, самозабвенно стонет Сергей-насильник, и музыка – просто «фашистское нашествие»!

А вот сцена наказания Сергея: толпа возбужденных мужиков, кричит Катерина, припертая метлой, связанные руки, стонет под бичом Сергей и музыка – «фашистское нашествие». Изнасилование симметрично экзекуции, только детали перетасованы, как карты в колоде.

Катерина – простоволосая, в нижней рубахе, в красных чулках без башмаков. Кричит, вырывается, хватается за метлу. Ведьма она, считают немецкие режиссер и художник. И композитор тоже: когда Катерина крестится, в оркестре гром и молния.

Да мы и сами видим: ведьма как есть! Вот она катается по полу, полная плотских желаний, и ноги в красных чулках магически приковывают к себе взоры. А через некоторое время точно так же катается отравленный ею, умирающий свекор Борис Тимофеевич. А вот Катерина катается по полу в объятиях Сергея: «Ну, целуй меня до крови!» А в это время на кровати, поперек постели красного цвета, лежит тело задушенного ими законного мужа Зиновия Борисовича.

«Где стол был яств, там гроб стоит». Вот пример симметрии столов и «гробов». Сначала Борис Тимофеевич лежит на столе, за которым только что ел грибы, затем труп Зиновия Борисыча лежит в погребе под свадебным столом, - поистине ведьминский цинизм.

Убийство как извращенный секс – вот какая идея проходит сквозь сибирско-германский спектакль красной нитью. Да-да, красная в буквальном смысле. Красная постель, красное купеческое платье – белая фата, белая рубашка – красные чулки.

Лишь в финале, на этапе, она их снимает и отдает, - и ритуально избавляясь от красного цвета, искупает свое преступление.

ХХ век как он есть в этой опере проявился во всем своем многообразии: помимо «сексуальной революционности», отголосков преследований тридцатых, здесь имеет место новый синтез оперы. Опера слилась в экстазе с важнейшим из искусств. Достоверность, жизнеподобие, сгущенная неоперная эротика, интерес к болезненным состояниям психики и исследование душераздирающих состояний – все это взято взаймы у кинематографа. И постановка отдала ему долг по-своему: в любые декорации вкраплены мелкие квадратики – то ли светящиеся окна, то ли перфорация кинопленки. А зрителей и мрачные события разделяет белая простыня экрана – прозрачный занавес.

Однако на исходе столетия психоанализа и кино отчетливо проявились и недостатки драматургии Шостаковича: блестяще пользуясь «монтажом» в музыке, он не всегда использует эти достижения кино в драматургии сюжета. Отсюда местами разжижающие длинноты, объясняющие то, что уже и так ясно. Так, перегружена свадьба, явно лишней выглядит сцена в казарме.

Понятно, что арест, полиция и акцент на каторжанах – дань композитора духу времени. Однако такая модуляция в социальную сферу не пошла на пользу заявленной Шостаковичем психоаналитической концепции. А постановщики, увы, остались верны Шостаковичу.

В результате образ Катерины получил не совсем убедительную трактовку. Хотя Светлана Савина последовательно прожила трансформацию Катерины из ведьмы в несчастную бабу, вызывающую сочувствие, любящую женщину, но тогда последнее, кульминационное преступление Катерины – убийство соперницы вместе с самоубийством – вовсе не кажется логичным.

Тем не менее Савина была великолепна: труднейшую вокальную партию исполнила просто блестяже, а сыграла смело и ярко.

Юрию Комову удалось при помощи точной манеры пения (полупение-полуразговор стали классикой через «Воццека» Берга) удалось выразить парикмахерскую сусальность и неискренность Сергея.

Между прочим, исполнители ведущих ролей работают без дублеров! Воплощение «жара соблазна» криминальной парой достойно хорошего драматического театра. Всему, что происходило на сцене, хотелось крикнуть «браво!».

Бог с дьяволом борются, говорил Достоевский, а поле битвы – сердце человеческое. Способна ли опера при помощи столь ограниченных средств и груза условностей поднимать такие глобальные вопросы – о любви, о вере, о смерти, о «загадочной русской душе», которая так истово верит и так страшно грешит?

Оказывается, да! Не верите – сами посмотрите!

Ольга Сквирская

«Семь дней в Новосибирске», февраль 1998